ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Во внешней политике вьетнамского государства первой половины XIX в. можно проследить три основных направления.
Активную политику вьетнамское феодальное государство проводило в этот период в отношении своих непосредственных соседей на Индокитайском полуострове — двух лаосских княжеств Вьентьян и Луангпрабанг и Камбоджи, за влияние на которые Вьетнам вел непрерывную борьбу с Сиамом.
Правящая верхушка проводила линию на поддержание и укрепление связей с феодальным Китаем.
В отношении стран Запада Вьетнам осуществлял по большей части изоляционистскую политику.
Столь неодинаковый подход к различным региональным направлениям вьетнамской внешней политики этого периода имеет свое объяснение как в плане социально-экономических условий, которые сложились в стране в первой половине XIX в., так и в плане международного положения Вьетнама. Что касается последнего, то немаловажное значение при этом имели искаженные представления вьетнамских правителей о месте Вьетнама в мире, а также те традиционные, веками существовавшие стереотипы, которые характеризовали отношения стран в этой части тихоокеанской Азии.
Иллюзорное представление о месте Вьетнама в мире культивировали сами Нгуены, когда они, копируя китайский образец, также объявляли себя то Срединной империей — Чунг куок, то Поднебесной, по отношению к которой все остальные народы и государства были варварской периферией. Варварами считались и европейские страны. Достаточно упомянуть, что среди 13 стран, которые император Вьетнама Зя Лонг официально объявил своими данниками в 1815 г., помимо действительных данников — Камбоджи, Вьентьяна, Луангпрабанга, Чанниня и двух небольших княжеств Тхуиса и Хоаса — значились Бирма, Франция и Англия[1]. В 1816 г. Зя Лонг отозвался об Англии как о «маленьком варварском государстве», и даже в 1845 г., после поражения, которое нанесла Англия Китаю в «опиумной» войне 1840 — 1842 гг., что свидетельствовало о ее мощи, император Тхиеу Чи и его приближенные квалифицировали подарки английского короля как дань[2]. На практике, однако, политика Нгуенов была гораздо более прагматичной, чем следовало из подобных деклараций, и, как указывалось выше, вьетнамские власти осуществляли дифференцированный подход к разным странам, учитывая те конкретные реальности, с которыми им приходилось сталкиваться.
Например, на вьетнамско-китайские отношения первой половины XIX в. определяющим образом влияло то обстоятельство, что в Цинской империи назревал глубокий внутренний кризис, выразившийся, в частности, в усилении феодальной эксплуатации крестьян, в росте антифеодальных и антиманьчжурских движений, в разложении бюрократического аппарата и неспособности отсталой армии обеспечить безопасность государства, над которым нависла угроза вторжения капиталистических держав. В таких условиях цинский двор стремился сохранить в лице Вьетнама дружественного соседа, который мог бы сыграть роль государства-буфера. К тому же еще очень свежо в памяти цинских феодалов было то поражение, которое потерпели армии маньчжурского императора Цянь Луна, совершившие агрессию во Вьетнам против Тэй-шонов всего десятилетие назад. Поэтому позиция цинской дипломатии отличалась в этот период невмешательством как во внутренние, так и во внешние дела Вьетнама. Цинский император охотно поддерживал всякого реального обладателя власти, согласного сохранять традиционные отношения с Китаем, признавая номинально свое вассальное положение.
Правители Вьетнама, где в первые десятилетия XIX в. происходило восстановление и укрепление феодального режима, расшатанного крестьянской войной Тэйшонов, тоже были заинтересованы в поддержании мирных отношений с северным соседом.
Возросшая активность западных держав (хотя в начале века и не угрожавших Вьетнаму) побуждала вьетнамскую правящую верхушку искать защитника в лице Китая. В глазах вьетнамских феодалов цинский Китай продолжал оставаться олицетворением могущества и силы.
Положение Вьетнама на Индокитайском полуострове в первой половине XIX в. определялось в основном соперничеством с Сиамом за влияние на окружающие государства. Феодальная внешнеполитическая доктрина двора Нгуенов рассматривала соседние страны как буфер, как щит, прикрывающий сам Вьетнам от удара со стороны внешних сил, прежде всего Сиама. Именно поэтому феодальные власти Вьетнама с готовностью откликались, например, на призывы о помощи, идущие от враждующих между собой группировок камбоджийского двора, и поддерживали ту из них, лояльность которой в дальнейшем была гарантирована.
Что касается самих этих стран, то они, как правило, объявляли себя вассалами и Сиама и Вьетнама одновременно. Степень реального преобладающего влияния двух соперников в зависимых странах в разное время не была одинаковой. Соответственно менялся и сам характер вьетнамо-сиамских отношений: добрососедские в самом начале XIX в., они становились откровенно враждебными по мере укрепления империи Нгуенов и перерастали в конце концов в войны из-за влияния в Лаосе и Камбодже.
Вьетнамо-бирманские связи в этот период носили спорадический характер и имели место по инициативе Бирмы. Немногочисленные посольские миссии из Бирмы направлялись главным образом в затруднительные для этой страны моменты, когда она искала союзников в борьбе со своим традиционным противником — Сиамом. Именно такую цель преследовало, в частности, бирманское посольство 1823—1824 гг.[3].
Нгуены были хорошо осведомлены о ситуации в странах Юго-Восточной и Южной Азии. Вьетнамские купцы и должностные лица часто бывали в уже захваченных европейцами странах: Сингапуре, Индонезии, на Филиппинах, в Индии. Индию, где позиции европейских колонизаторов были особенно сильны, во Вьетнаме называли «Тьеу тэй» — «малый Запад». В Сингапуре проходили практику учащиеся школы переводчиков «Куан ты зить». Именно в этих странах вьетнамцы знакомились с образцами западной военной техники, к которой проявляли большой интерес, а также с тактикой морского боя Великобритании, чей приоритет в этой области во Вьетнаме признавали и чей опыт стремились использовать[4].
Что касается политики по отношению к странам Запада, то ее шо преимуществу изоляционистский характер был обусловлен рядом факторов.
Прежде всего в этой связи следует указать, что стремление оградить Вьетнам от контактов с Западом представляло собой реакцию на экспансию западных колониальных держав, которая начала заметно активизироваться с начала столетия. Захватническая политика Англии в Индии, Бирме, Сингапуре, первая «опиумная» война в Китае побуждали феодальные правящие круги Вьетнама искать способы защиты от этого натиска. Свое спасение от западной угрозы вьетнамские феодалы видели в ограничении, а в отдельные периоды в пресечении отношений с западными странами по всем линиям.
Вместе с тем первые же контакты с Западом показали, что традиционная практика международных отношений вьетнамского государства находится в резком противоречии с нормами международных отношений, которые капиталистический мир столь активно навязывал в это время таким странам Востока, как Китай, Япония или Въетнам.
Достаточно сказать, что во Вьетнаме, так же как и в Китае, не было специального внешнеполитического ведомства. Решение всех вопросов, связанных с иностранцами, было исключительной прерогативой императора. В конце 30-х годов была учреждена специальная служба экстренного оповещения императора о всех европейских судах, прибывающих во вьетнамские воды[5].
Посредниками между императором и иностранцами выступали чаще всего ведомство обрядов (бо ле) и палата тхыонг бак, наделенные самыми разнообразными функциями помимо внешнеполитических.
В 1836 г. при тайном совете (ко мат) были сформированы два бюро — Северное и Южное (Бак тьионг кинь и Нам тьионг кинь). Северное бюро отвечало за оформление документации, связанной с Китаем. В компетенцию Южного бюро входили отношения с южными соседями, а также контроль за деятельностью европейских купцов. Однако и эти органы не были внешнеторговыми в полном смысле этого слова, т. е. помимо указанной работы они выполняли многообразные функции, связанные с внутренними делами соответственно северной и южной частей страны[6].
Между тем западные державы предпринимали бесцеремонные попытки «открыть» страны Востока для торговли, добиться разрешения для пребывания и деятельности коммерсантов и миссионеров, учредить постоянные дипломатические представительства и создать для взаимоотношений договорную основу; последняя была призвана обеспечить стабильность отношений и закрепить привилегии, которых домогались западные партнеры. Эти попытки встречали сопротивление двора и высшего чиновничества, видевших в предотвращении контактов с Западом средство избежать вторжения чуждой и поэтому опасной системы взглядов и отношений. Основу политики изоляции составляла социально-экономическая отсталость вьетнамского общества; феодальный характер экономики и общественных отношений способствовал импульсам к самоизоляции от внешнего мира. Правители Вьетнама, представлявшие свою страну с ее богатыми естественными ресурсами как замкнутую систему, самостоятельно обеспечивавшую свои основные потребности, не видели необходимости в широких и стабильных международных контактах.
Император Минь Манг заявлял в 1835 г.: «Мы посылаем военные корабли в разные страны для того, чтобы познакомиться с морскими путями и обстановкой, а не потому, что ищем выгоды. Если говорить о выгоде, то не в товарах испытывает нехватку наша страна и мы не нуждаемся ни в чем, что надо было бы искать далеко»[7]. На самом деле Запад обладал и тем, что Нгуены при всей своей ксенофобии высоко ценили и хотели использовать. Речь идет прежде всего о западной военной технике, которую Нгуены охотно покупали. Английский порох был объявлен ими лучшим в мире. В конце 30-х годов во Вьетнаме была предпринята попытка скопировать двигатель парохода, купленного в Европе. Однако без консультаций с западными специалистами она окончилась неудачей. К 1840 г. у Нгуенов было три парохода, но все они были западного производства[8].
Было бы неправильным считать, что Нгуены вовсе отказывались торговать с Западом. Умеренная торговля в специально отведенных портовых городах, не имеющая продолжением установление дипломатических отношений, закрепленных договорами, предоставление всем западным странам равных возможностей в отношении торговли — вот те принципы, на которых строили свои отношения с Западом Нгуены в первой половине XIX в. Однако надо сказать, что при дворе Нгуенов имелась группа крупных сановников, олицетворявших ультраконсервативное направление, которые выступали за абсолютную изоляцию Вьетнама от Запада,, за политику «закрытых дверей», В торговле с Западом они усматривали «путь проникновения варваров» в страну. «Нам надо: прежде всего закрыть двери, не разрешать им приезжать, отгородиться от них наглухо, чтобы им негде было про нас выведывать…» — такую политику предлагали Минь Мангу в 1840 г. его ближайший советник Ву Дык Кхюе и др.[9].
Нежелание Нгуенов допустить во Вьетнам иностранцев может ‘быть объяснено боязнью нарушить изоляцию Вьетнама, которая была первым условием сохранения старых порядков в стране. Вторжение «извне» вьетнамские феодальные власти прямо связывали с возможностью возникновения внутренних смут. В то же время, понимая неизбежность контактов с западными странами, Нгуены в 1836 г. основали специальную школу «Куан ты зить», где молодые люди приобретали специальность переводчика.
Характерно, однако, что вместе с тем были приняты меры, чтобы школа не превратилась в канал проникновения в страну чуждого образа мысли. Столь велико было внимание к этому аспекту дела, что сам император счел необходимым дать соответствующую установку: «Страна наша продолжает следовать учению Мэнцзы и Конфуция, и необходимо всемерно оберегать юношей от растленного влияния заморских учений, под которое они, зная язык, так легко теперь могут подпасть»,— подчеркивал Минь Манг. В качестве примера Минь Манг часто напоминал придворным о той «неприятной метаморфозе», которая произошла с его братом принцем Ань Зюе, побывавшим с епископом Адранским во Франции, после чего потом было трудно вытравить из него «западного человека»[10].
Таковы основные направления и характерные черты внешнеполитической деятельности династии Нгуенов во Вьетнаме в первой половине XIX в.
Теперь рассмотрим отношения вьетнамского государства с отдельными странами.
Вьетнам и Китай
Придя к власти, Нгуен Ань, принявший имя Зя Лонга, стремился восстановить и укрепить традиционные отношения с цинским двором.
Уже в мае 1802 г. Зя Лонг снаряжает посольство Чинь Хоай Дыка с «данью» в Китай[11]. Однако, будучи уже фактически хозяином всей страны, осторожный Зя Лонг еще не решается запрашивать инвеституру. Этому посольству было поручено лишь вернуть цинским властям печать данника и книгу с инвеститурой, которые были в свое время даны в Китае сыну Куанг Чунга и захвачены Нгуен Анем при взятии Хюэ (1801 г.). Это же посольство везло для выдачи китайским властям партию пиратов и беженцев из Китая, а также письмо Зя Лонга маньчжурскому императору, подтверждавшее статус Вьетнама как данника Цинской империи. Посольство Чинь Хоай Дыка имело также поручение сообщить китайским властям о желании Зя Лонга установить традиционные отношения с Китаем[12]. В конце 1802 г. Зя Лонг приступил к снаряжению в Пекин миссии, в задачу которой уже входил запрос инвеституры на правление, а также разрешения на смену названия страны. «Дань», которую везло с собой посольство Ле Куанг Диня, состояла из драгоценного растения кинам, различного рода шелковых и газовых тканей и не включала золота и серебра. В Гуанси к Ле Куанг Диню присоединилось прибывшее туда раньше посольство Чинь Хоай Дыка. Оба посольства были доставлены в столицу и приняты со всеми почестями.
В 1803 г. император Китая отдал приказ выдать Зя Лонгу инвеституру и печать данника. В начале 1804 г. инвеститура была торжественно вручена Зя Лонгу. Одновременно были обнародованы два указа китайского императора — о дани и о названии страны[13]. Что касается дани, то порядок ее вручения остался таким же, как при Тэйшонах. Вьетнам должен был посылать даннические миссии каждые два года и освобождался от включения в состав дани золота и серебра. Дань, ограничивавшаяся лекарственными травами, слоновой костью, рогами носорога и шелком, становилась чисто номинальной[14].
Что касается изменения названия страны, то известно, что Зя Лонг требовал у китайского императора санкционировать замену названия Аннам (Аньнань), что означало «умиротворенный юг», на Намвьет (Нань Юэ), которое символизировало бы объединение севера и юга, завершенное Зя Лонгом. Однако маньчжурский император не согласился выполнить эту просьбу, так как усматривал в этом скрытую претензию на территорию провинций Гуандун и Гуанси, входивших в древний Намвьет. Зя Лонг неоднократно повторял свое требование, угрожая, что в случае отказа он не признает себя вассалом, т. е. разорвет дипломатические отношения. Перед такой угрозой маньчжурский император пошел на компромисс и предложил название «Вьетнам» (Юэ Нань)[15]. Новое название страны — «Вьетнам» — было провозглашено в торжественной обстановке в династийном храме предков в 1804 г.
В 1806 г. Зя Лонг объявил себя императором, окружив свою особу ореолом «величайшего лица вселенной», равноценным ореолу цинского императора. С цинским Китаем же на протяжении своего правления Зя Лонг поддерживал ровные отношения, регулярно направляя ко двору маньчжурского императора даннические миссии.
Преемники Зя Лонга — Минь Манг, Тхиеу Чи и Ты Дык — не выходили в своих взаимоотношениях с Китаем из традиционных рамок. Получив из Пекина инвеституру на правление, они продолжали в соответствии с установленным порядком посылать даннические миссии.
Зя Лонг, Минь Манг и их преемники весьма внимательно подходили к выбору членов миссий, направляющихся в Китай, и не только из престижных соображений: Нгуены смотрели на посольские миссии как на источник сведений о могучем соседе. Когда вернувшиеся в 1821 г. из Китая послы ничего не могли рассказать о положении в стране, Минь Манг издал указ посылать в Китай только просвещенных людей[16]. В составе посольства 1824г. по случаю 50-летия Даогуана был уже Фан Хюи Тю, один из образованнейших людей Вьетнама своего времени[17].
Однако, чем больше времени проходило от начала правления очередного вьетнамского монарха, тем практика посольских миссий все больше становилась рутиной, на которую сами послы подчас смотрели как на средство личного обогащения. Так, в 1832 г. Минь Манг, интересуясь положением в Китае, просил послов за любую цену купить в Китае книги, которые «чиновники в Пекине пишут и хранят дома, не осмеливаясь их печатать, так как затрагивают в этих книгах царствующую династию Цин»[18]. Как выяснилось, послы вернулись с огромным личным багажом, в то время как их дневники оказались пустыми. Невыполненным оказался и наказ Минь Манга о книгах.
По этому поводу в адрес ведомства церемоний поступил специальный указ Минь Манга, в котором говорилось:
«Целью посольства является основательное знакомство с окружающей обстановкой. Но дневник послов касательно положения в Китае содержит лишь небрежные заметки. Там нет ничего достойного чтения при дворе. Дневник содержит только географические названия и расстояния между пунктами, но там ничего нет об условиях, в которых живет население, или о делах страны… Отныне ведомству вменяется в обязанность давать каждому посольству наказ интересоваться, процветает или бедствует народ, что преобладает в стране — стихийные бедствия или благополучие»[19].
В 1838 г. хроника вновь отмечает понижение послов в чинах за плохую работу во время поездки в Китай[20].
Было, впрочем, и так, что сами послы ставили перед императором вопрос о связи работы миссий с престижем страны. В 1840г. ученые Данг Куок Ланг и Ву Фам Кхай обратились к Минь Мангу с просьбой изменить порядок снаряжения посольств в Китай. В частности, они обращали внимание императора на то, что «издавна и теперь посольства в Китай обычно везут с собой товары для обмена на товары Китая… Наша страна просвещенная, пользуется уважением Цинов,— говорили послы.— Если во время исполнения посольских обязанностей менять товары, есть опасность, что многие не поймут, будут за это презирать. Просим отныне разрешить посольствам в Китай делать там покупки на серебро, а товары брать с собой, лишь необходимые в пути»[21].
Минь Манг отверг эту просьбу Данг Куок Ланга и Ву Фам Кхая как «несостоятельную». Он считал, что торговые операции, которые совершали вьетнамские посольства в Китае, не причиняют ущерба престижу страны, во-первых, потому, что обмен совершается обеими сторонами на взаимовыгодной основе и драгоценными товарами (корица, кардамон, ласточкины гнезда — с вьетнамской стороны, женьшень, различные лекарства и книги — с китайской стороны) — и то и другое главным образом для нужд обоих дворов. Это ни в коем случае не может быть похоже на то, как купцы торгуют на рынках различными товарами, извлекая из этого выгоду. Издавна сложился такой обычай, какой от этого вред государственному престижу? — говорил Минь Манг[22].
Прием китайских послов, которые везли инвеституру новому правителю, стоил вьетнамской казне очень дорого. Поэтому Зя Лонг в начале своего правления вообще хотел перенести место приема на границу.
Впоследствии же расходы резко возросли в связи с решением Ты Дыка в 1848 г. перенести место встречи с китайскими послами для совершения обряда вручения инвеституры из Ханоя в столицу Хюэ. Решение это мотивировалось, во-первых, необходимостью привести совершение этой церемонии в соответствие с традицией, по которой она всегда совершалась в столице, а не просто в главном городе провинции, которым при Нгуенах стал Ханой. Во-вторых, согласие китайской стороны ехать до столицы Ты Дык и его oкружение рассматривали как признание роста могущества страны и ее престижа[23].
Инвеститура, дарованная сыном Неба — китайским императором, придавала, по представлениям Ты Дыка, дополнительную силу власти Нгуенов в глазах собственного народа и соседних государств. Вот почему, не считаясь с огромными расходами, при нем везли китайских послов через всю страну, делая бесчисленное множество неоправданных остановок, превращая эту церемонию в поистине всенародное зрелище[24].
Наряду со стремлением заимствовать опыт по преимуществу средневекового Китая минской эпохи династии Нгуенов был присущ скептицизм относительно всего маньчжурского. Минь Манг, в частности, не упускал случая выступить с прямой или косвенной критикой «варварской маньчжурской династии», которая стала «перевоспитывать цивилизованных китайцев». При дворе Минь Манга господствовало мнение о цинском Китае как о стране варварской[25]. Постоянно обращаясь к китайскому опыту, Нгуены в то же время официально заявляли о своем «особом» государственном устройстве, отличном от цинского. «Наша династия имеет свой строй, отличный от того, который предусмотрен цинским сводом законов»,— утверждал Минь Манг в 1832 г.[26].
Все монархи династии Нгуен старались не допустить ущемления престижа своего государства. Это находило отражение во вьетнамской дипломатии, когда дело касалось соблюдения протокола.
Так, в 1840 г. Минь Манг выразил свое неудовольствие нарушением этикета, допущенным китайской стороной при приеме иноземных послов: «В прошлом (1839-м) году ведомство церемоний страны Цин допустило ошибку в протоколе. Не может быть такого, чтобы послы нашей страны располагались после послов из Кореи, Луангпрабанга, Сиама, Рюкю. Корея — цивилизованная страна и вне обсуждения. А что касается Луангпрабанга, то это наш данник, Сиам и Рюкю — варварские страны, а наших послов поставили ниже их послов. Если они опять так будут располагать послов, то лучше отказаться от аудиенции и подвергнуться наказанию, чем стоять ниже тех стран»[27].
В 1841 г. возглавлявший миссию в Китай ученый Ли Ван Фык обнаружил, что его резиденция в Пекине названа оскорбительно «Гостиница для вьетнамских варваров». Приказав своим сопровождающим уничтожить эту иероглифическую надпись, Ли Ван Фык экспромтом сочинил короткую поэму «О выдающихся варварах» («Вьен зи луан»), которую презентовал императору Даогуану: в поэме в самых изысканных выражениях Ли Ван Фык дал понять, что вьетнамская элита — не варвары, а самые рафинированные конфуцианцы.
В 1838 г. Минь Манг, полагая, что настало время утвердить суверенитет вьетнамского двора, отказался от прежнего названия страны, заменив его, уже без согласования с Китаем, «а Дайнам («великий юг»)[28]. В 1847 г. официальные китайские документы были возвращены по приказу императора, поскольку страна была названа «Аннам»[29].
Забота династии Нгуенов о престиже и суверенитете государства не ограничивалась только протокольными моментами. С первых дней своего пребывания у власти ей пришлось вести длительную и упорную борьбу за неприкосновенность вьетнамских границ и целостность территории с цинским двором и провинциальными властями Китая.
Провозгласив принцип, что «хорошая политика начинается с границы», Нгуены много внимания уделяли этому вопросу. «Сначала надо укрепить границу, лишь тогда можно расстаться с опасениями»,— говорилось в одном из указов императора в 1812 г.[30].
Одной из первых мер пришедших к власти Нгуенов было восстановление пограничных застав на вьетнамо-китайской границе, которые перестали функционировать в предшествующий период смут и междоусобиц. В числе первых дел пришедшей к власти династии было составление в 1806 г. национальной географии «Ньят тхонг зи диа тьи» (автор Ле Куанг Динь) с полным описанием границ объединенного государства[31].
Уже с первых дней правления династия Нгуенов столкнулась с осложнениями на вьетнамо-китайской границе в провинции Хынгхоа (уезд Тьеутан), где вопрос о разграничении был запутан многократным переходом отдельных участков территории от одной страны к другой.
Зя Лонг, занятый решением внутренних проблем, заинтересованный в сохранении добрососедских отношений с Китаем и не желающий в то же время идти на уступки, уклонился от попыток внести ясность в этот вопрос.
Он возник вновь почти 30 лет спустя, вылившись в довольно крупный конфликт в донге Фонгтху (административная единица, входившая в упомянутый выше уезд Тьеутан провинции Хынгхоа). Население этого донга продолжало все это время выплачивать китайским пограничным властям налог в размере 220 лангов серебра ежегодно[32].
Воспользовавшись этим обстоятельством как предлогом, местная китайская администрация в провинции Юньнань переправила в 1831 г. через границу с Вьетнамом отряд в 600 человек и потребовала отдать донг Фонгтху, утверждая, что это китайская земля под названием Мэнчай[33].
В отличие от своего отца, Зя Лонга, Минь Манг занял твердую позицию. Он приказал передвинуть в провинцию Хынгхоа столичные войска численностью 1 тыс. человек и боевых слонов. Эти силы вместе с войсками провинции Хынгхоа (300 человек и пять слонов) должны были оборонять уезд Тьеутан. Одновременно командованию противника было направлено письмо, отвергавшее китайские притязания.
Через несколько дней китайский отряд подошел к посту Фонгтху; начальник гарнизона Тю Динь Тхонг сдал пост и отступил в донг Биньлы. Минь Манг послал новое подкрепление в 200 солдат и два слона.
Вскоре китайский отряд был вынужден оставить пост, а китайское командование направило гонца с предложением установить перемирие[34].
Вместе с тем Минь Манг, удовлетворившись отводом китайских войск и не желая обострять отношения с Китаем, приказал вернуть китайцам оружие, брошенное при отступлении, и отвел свои войска от границы. Однако Минь Манг придавал большое значение исходу этого конфликта, связывая престиж страны и способность оборонять ее границы в одно целое[35].
«Преступников, конечно, ловить нужно (это был официальный повод для агрессии.— Ред.). Однако граница юга и севера четкая, зачем же ее вот так нарушать? Если считать, что это дело маленькое и промолчать, то как же защищать границу?» — говорил Минь Манг. Минь Манг затем распорядился, чтобы властей Юньнани предупредили впредь границу не нарушать, а ставить вьетнамские пограничные власти в известность о перебежчиках, поимку которых вьетнамская сторона брала на себя[36].
Столь же определенную позицию занимал и Тхиеу Чи в 1843г. по поводу незаконного перехода китайскими отрядами границы в целях поимки на территории Вьетнама преступников, бежавших из Китая. Китайские военнослужащие были выдворены за пределы страны[37].
В 1851 г. вспыхнул конфликт на вьетнамо-китайской границе, в районе Биньзи провинции Туенкуанг.
Власти китайской области Кхайхуа вместе с населением перешли границу провинции Туенкуанг, объявив пограничную вьетнамскую зону китайской землей и требуя разбирательства этого вопроса и размежевания земель.
Одновременно пришлое китайское население начало строить дома, возводить кирпичные заборы, организовывать хутора, выгоняя с помощью оружия местное население.
Весной 1852 г. Ты Дык послал большой вооруженный отряд; для расследования обстоятельства дела во главе с Нгуи Кхак Туаном, при появлении которого китайцы обратились в бегство.
Китайские дома были разобраны, а на самой границе, у горы Дайлинь, был установлен столб с надписью, из которой следовало, что вьетнамское население пограничной зоны не захватывало китайских земель, давно живет на этой территории, обрабатывает землю и граница здесь четкая.
Населению на вьетнамской земле было разъяснено, что в случае повторного применения китайцами силы надо ответить тем же и немедленно сообщить в провинцию[38].
Нгуены тщательно следили за содержанием в порядке тех пограничных знаков, которые в разные времена были установлены совместно с китайскими властями.
Тхиеу Чи в 1843 г. не разрешил вьетнамским властям в Туен-куанге заменить разрушенную каменную стелу, установленную в 1728 г. вьетнамо-китайской комиссией у р. Дотю в качестве пограничного знака. Он предложил отремонтировать ее, как в 1832г. сделал Минь Манг.
Новая стела с перенесенным на нее старым текстом, как, вероятно, считали Нгуены, не будет иметь для китайской стороны законной силы[39].
В дальнейшем, в 50-х годах, пограничные конфликты, вызывавшиеся попытками китайцев осваивать отдельные участки вьетнамской территории, продолжали повторяться. Как правило, они разрешались, не оказывая заметного влияния на взаимоотношения между Цинами и Нгуенами.
У вьетнамских феодальных властей с давних пор было четкое лредставление о территориальных водах и об узаконенном разграничении морских пространств с Китаем. Вьетнамская сторона в этом вопросе занимала твердую позицию и не допускала нарушения своих морских рубежей со стороны Китая.
В течение веков сложилась традиция совместной борьбы вьетнамских и китайских властей с морскими пиратами, которые не только грабили торговые суда в море, но и совершали опустошительные набеги на прибрежные территории. При этом каждая сторона ловила пиратов в своих водах и на своей территории, выдавая по требованию одной из сторон пойманных лиц, которые объявлялись ею вне закона.
Однако при погоне за пиратскими судами пограничники часто нарушали границы; иногда это оставалось незамеченным, но, как правило, вызывало недовольство соответствующей стороны.
Об этом свидетельствует, в частности, эпизод, который произошел в 1832 г. на границе китайской провинции Гуандун и вьетнамской Куангиен в морской ее части.
В 1832 г. местные власти Гуандуна предложили вьетнамским пограничным чиновникам в провинции Куангиен разрешить китайским судам пересекать границу при преследовании пиратов. Для этого предлагалось обеспечить эти суда специальными документами. Это предложение вызвало резкое возражение вьетнамского двора. Минь Манг по этому поводу высказался следующим образом: «Морская часть нашей страны хотя и соприкасается с домом Цин, но ее границы уже четко определены, почему снова говорят, чтобы их не различать?
Если же говорить о борьбе с пиратами, то ведь, если обе стороны посылают военные суда в свои территориальные воды для их поимки, куда же еще бежать пиратам? Зачем же при этом доходить до нарушения границ?»[40] Местным властям в Ваннине было отдано распоряжение ответить китайской стороне отрицательно. При этом местные власти получили строгое внушение по таким обыденным делам не беспокоить двор и не затягивать время, а реагировать непосредственно и, разумеется, отрицательно, «ибо,— говорилось в указе,— нет никаких оснований идти навстречу их просьбе»[41].
Когда в 1833 г. 60 китайских рыболовных судов вошли во вьетнамские территориальные воды в районе Вандона, в провинции Куангиен, Минь Манг через соответствующее ведомство направил официальное письмо генерал-губернатору Гуанси и Гуандуна, требуя вернуть суда в Китай, «чтобы избежать инцидента»[42]. В связи с пиратским морским разбоем в 30-е годы XIX в. с особой остротой встал вопрос о контроле над прибрежными островами и более отдаленными архипелагами, которые служили прибежищем пиратам[43].
Из хроники «Дай Нам Тхык Люк» следует вывод, что вьетнамская феодальная власть включала многие прибрежные острова, а также Парасельский архипелаг (Хоангша) и архипелаг Спратли (Чыонгша) в состав территории вьетнамского государства.
В 1836 г. ведомство общественных работ докладывало императору: «Морская граница нашей страны обозначена островом Хоангша, который имеет важное стратегическое значение. В прошлом мы посылали [людей] для производства картографических работ, но, так как остров большой, удалось зарисовать лишь одно место, и то неясно.
Надо ежегодно посылать людей для разведки морских путей»[44].
Ведомство общественных работ предлагало далее ежегодно посылать на острова экспедиции на нескольких судах, в том числе военных, для обследования — независимо от их размеров — островов, отмелей и т. д.
В том же году на Хоангша было послано военное судно во главе с капитаном Фам Хыу Нятом. Эта экспедиция установила на острове 10 деревянных пятиметровых стел с надписями, удостоверяющими, что на 17-м году правления Минь Манга (1836 г.) военно-морской дозорный отряд, возглавляемый Фам Хыу Нятом, в исполнение приказа прибыл в это место и оставил памятные знаки[45].
В 1838 г. снова была организована экспедиция на Хоангша с заданием выполнить картографические работы[46].
[1] Phan Truc Truc. Quoc Su Di Bien tap thuong. Saigon, 1973, с. 260.
[2] DNTL, t. 25, с. 335-336; Modern Chinese History. Selected Readings by Н. Маc Nair. Shanghai, 1923, с. 13, с. 116.
[3] Nguyen The Anh. Some Remarks on Indochinese Diplomacy in the Early 19th Century. Asian Affairs, vо1. 63, р. III, Осtоber 1976, с. 315.
[4] DNTL. Т. 20, с. 127, 252; I 21, с. 194.
[5] DNTL. Т. 20, с. 246.
[6] DNTL. Т. 28, с. 116—117, 1. Ш, с. 340; Подробно см.: Nguyen The Anh. Kinh te va xa noi Vietnam duoi cac vua trieu Nguyen. Saigon, 1971, с. 251.
[7] DNTL. Т. 17, с. 217.
[8] Nguyen The Anh. Kinh te…, с. 258; А. Woodside. Vietnam and the Chinese Model. А Comparative Study of Vietnamese and Chinese Government in the First Half of the Nineteenth Century. Cambridge, 1971, с. 283.
[9] DNTL. Т. 22, с. 293.
[10] DNTL. Т. 17, с. 65, 126; 1 20, с. 250—251.
[11] Bang Сiао trong Kham-Dinh Dai-Nam. Hoi-Dien Su Le. Saigon, 1968, с. 15 (далее — Bang Сiао…)
[12] Сh. Маybon. Histoire moderne du pays d`Annam (1592—1820). Р., 1920, с. 375; DNTL. Т. 3, с. 29—30.
[13] Р. Boudet. Les Archives des Empereurs d`Annam et l`Histoire Annamites.— ВАVН. XXII. Hanoi, 1942, с. 243; DNTL. Т. 3, с. 169.
[14] Там же.
[15] DNTL. Т. 3, с. 157, 70, 475, 476; Bang Giао…, с. 17.
[16] DNTL. Т. 5, с. 290.
[17] DNTL. Т. 7, с. 91.
[18] DNTL. Т. 10, с. 165
[19] DNTL. Т. 11, с. 60—62.
[20] DNTL. Т. 20, с. 87.
[21] DNTL. Т. 22, с. 304.
[22] Там же.
[23] DNTL. Т. 27, с. 181.
[24] Там же, с. 190.
[25] DNTL. Т. 15, с. 241—552.
[26] DNTL. Т. 11; с. 152.
[27] DNTL. Т. 22, с. 362.
[28] А. В. Woodside. Vietname and Chinese Model… с. 117, 121.
[29] DNTL. Т. 20, с. 65—66; I. 21, с. 58.
[30] DNTL. Т. 4, с. 97, 222.
[31] DNTL. Т. 3, с. 313.
[32] Dао Duy Anh. Dat Nuoc Viet Nam Qua Cac Doi. Ha-noi, 1964, с. 147.
[33] DNTL. Т. 10, с. 284.
[34] Там же.
[35] Там же, с. 325; Bang Giао…, с. 313.
[36] DNTL. Т. 9, с. 83.
[37] DNTL. Т. 9, с. 83; I. 24, с. 32.
[38] DNTL. Т. 26, с. 349-350.
[39] DNTL. Т. 11, с. 57; 1. 24, с. 456.
[40] DNTL. Т. 11, с. 166.
[41] Там же, с. 167.
[42] DNTL. Т. 13, с. 283.
[43] DNTL. Т. 11, с. 76; t. 20, с. 86.
[44] DNTL. Т. 14, с. 189—190а.
[45] DNTL. Т. 115, с. 30—31.
[46] DNTL. Т. 20, с. 183.